Грузия сопровождала незримо всю мою жизнь с самого раннего детства. Словно дивные сказки, слушала я рассказы мамы о солнечном Тбилиси: о жаре – такой, от которой плавится асфальт, по которой нет мочи даже перебежать через улицу до магазина; о добрых соседях, с которыми у тебя один на всех огромный балкон вкруг всего двора и одна на всех общая жизнь; о пёстром южном базаре, пахнущем свежим хлебом и специями; о зреющих на ветвях грецких орехах, инжире, мушмуле и ещё каких-то невероятных, неведомы мне фруктах; о застольях, на которых столы ломятся от блюд, и все яства такие вкусные, что нам и не снились; о каких-то чудесных «водах Лагидзе» с сиропом; о горах и канатной дороге, которую строил прадедушка; наконец, о прапрадедушке, у которого в Тбилиси были магазины и доходные дома с персиковыми садами и который всего лишился во время революции… И рисуются в моей детской голове чудные, замысловатые образы, множеством красочных штрихов расцвечиваются, оживают тбилисские улочки… И снова повторяется уже ставший привычным диалог:
– Мама, и что же, неужели ничего, совсем ничего там у нас не осталось?..
– Ничего.
– И никого нет? А как же родственники?
– Теперь никого. Война, все уехали оттуда.
– Ну давай поедем, посмотрим, что там? Покажешь мне свой дом с балконом?
– Как поедешь? Война… Теперь не получится уже.
Хачапури, лобио и сациви я тоже знала с детства – без них не обходился ни один наш домашний праздник. Или вот ещё летняя зарисовка: купим где-нибудь на отдыхе диковинный по тем временам свежий инжир; пробуем – необычно и вкусно! А мама говорит: «Вкусно, да. Но совсем не такой, как в Тбилиси…».
Поэтому Грузия была для меня этакой сказкой о золотом веке – дивном, славном, счастливом, но безвозвратно утерянном времени, о котором вспоминают с радостью и слагают полные светлой печали легенды и песни. Вот уже и закончилась война, и стали люди ездить в Тбилиси, но в моём сознании ещё долгое время живёт усвоенная с детства аксиома: в Грузию нельзя, там война, там никого и ничего не осталось…
И вот – не верится! – мы летим в Грузию! Под нами – горы. Вдалеке, на горизонте, сверкает снежная шапка Казбека – или Казбеги, если по-местному. А вот и Тбилиси. Из иллюминатора видно, какой большой это город, совершенно невероятно огромный. «Надо же, – думаю, – как они отстроились! Видимо, хорошо живут, война далеко позади». Однако это оказалось обманчивым впечатлением: следы войны и послевоенной неустроенности видны в Грузии повсюду. Смотришь по сторонам с болью – а перед мысленным взором проплывают фантазийные персиковые сады и базарные ряды с разноцветными фруктами из детства…
…Вот она, та самая улица, извилистая, мощёная, взбирающаяся на горную кручу. Самый центр города – рукой подать до лощёных променадных маршрутов, визитных карточек Тбилиси туристического, а здесь ощущение такое, словно мы попали в полузаброшенную деревню. Ищем дом.
– Может, этот?
– Вроде похож…
Все двери в Тбилиси распахнуты настежь. Если здесь кого и боятся, то точно не террористов – про домофоны, кажется, никто никогда и не слышал. Заходим в тёмный дверной проём, в полумраке (освещение отсутствует) проходим здание насквозь и оказываемся… на круговом балконе, опоясывающем дом по внутреннему двору! Сюда же выходят двери и окна квартир.
– Да, это он…
Сердце замирает: «Невероятно! Неужели это то самое место?..» – а потом сжимается: «Бедные! Как они здесь живут?..» На ум приходят строки Рубцова: «Тина теперь и болотина…». Спрашиваю у мамы. Конечно, нет – раньше всё было иначе. Резной деревянный балкон, ныне облупившийся и запустевший, был выкрашен голубой краской и полон людьми: здесь месили тесто для хачапури, обсуждали последние новости, играли в нарды, выясняли отношения… Дом жил одною большой семьей, и жизнь била ключом, как боржоми, проходя на виду у всех. И на улице фасады были один другого краше: это ведь Кавказ, внешней стороне жизни и производимому на людей впечатлению здесь всегда придавали особенное значение.
А сейчас здесь почти совсем пусто и тихо. Балкон завален старой мебелью и какими-то досками; двери в квартиры безмолвствуют, хотя кое-где на почерневших верёвках сушится бельё. Внизу, во дворе, мальчик и девочка играют в мяч, какой-то молодой грузин чинит машину. Зашуганная кошка, завидев нас, бросается наутёк, а маленький, ещё не пуганый котёнок на всякий случай жмётся к резному парапету. Вдалеке, в самом конце балконной галереи, пожилая грузинка одиноко сидит на табуретке. Вдруг за нашими спинами раздаётся голос: «Кетино дейда, моды ак!». Оборачиваемся и сторонимся: девушка в шортах и футболке кивает нам головой и проходит мимо по направлению к женщине. «Тётя Кетино, иди сюда» – шёпотом переводит мама…
* * *
…Какая же она, Грузия? Жаркая. Радушная. Живописная. Православная и очень традиционная – по крайней мере, по сравнению с нашей Москвой точно. Заходя в церковь, люди целуют двери храма, молятся порой вслух – долго, что-то рассказывая, качая головой, воздев глаза и руки к небу – словно разговаривают с кем-то из своих близких или с соседом со второго этажа. Никогда в своей жизни я не видела, чтобы люди так молились. И никогда не видела, чтобы жили в такой разрухе и такой нищете… Зато здесь почти нет преступности, и гражданских браков тоже нет: это считается позором. Грузины любят и почитают своего Патриарха, уважают старших, в очередях пропускают женщин вперёд и уступают им места в транспорте. Гордятся своей страной, своей историей и своими святыми, и когда рассказывают о них, сложно понять, в какой момент эмоционально выражаемая правда сменяется по-восточному ярким художественным вымыслом.
Грузия – это многовековая история христианской веры и подвижничества, православные святыни вселенского значения, множество древних обителей, сонм святых. Это самобытная и яркая культура, в том числе и церковная, это живые традиции, широкие души и горячие сердца, щедрая, вкусная кухня и лучшее в мире вино. Богатое наследие грузинского народа, а в то же время – и многолетнего покровительства сначала Российской Империи, а потом и Советской России. И, наконец, наследие войны рубежа XX-XXI веков… И всё это рождает в душе диаметрально противоположные чувства: с одной стороны – радость от соприкосновения с этим культурным, душевным и духовным сокровищем, а с другой стороны – пронзительную боль от сострадания и осознания того, сколько всего потеряно за эти годы и ими, и нами…